Трагедия маленькой штучки

Все, что пока можно сказать об экономике России в середине апреля 2022 года,- все оказалось много сложнее, чем можно было ожидать. После начала военной операции РФ на Украине и жесточайшего санкционного ответа со стороны большей части стран ОЭСР (из 38 стран, представляющих почти три пятых мировой экономики, прямые санкции против РФ не ввели только Турция, Израиль и латиноамериканские государства) мгновенной реакцией экономики были только сильнейший всплеск инфляции и девальвация рубля. Все «мгновенные» эффекты происходящего были погашены, с одной стороны, Минфином и ЦБ (деконвертацией рубля, ограничениями операций нерезидентом, остановкой рынков, послаблениями банковской системе), с другой — финансовыми и торговыми эмбарго, входящими в пакет санкций. Поэтому какие-то цифры Росстата и ЦБ отражают масштаб происходящего, но в целом говорить, что «Россия не упала», пока так же непредусмотрительно, как говорить, что «Россия упала». Ситуация заморожена, и постепенно становится понятна стратегия правительства в этой ситуации. Великолепные финансовые результаты 2021 года, отказ от пополнения ФНБ в условиях ареста международных резервов вкупе с очень высокими (по крайней мере пока) нефтяными ценами позволяют как минимум до начала 2023 года не делать почти ничего радикального, оставляя все как есть и по необходимости поддерживая деньгами сектора экономики, сворачивающиеся в совершенно чудовищных условиях внешней торговли. Метафора заморозки даже не слишком применима: скорее, речь идет о некоторой отсрочке части неизбежных последствий, на что есть достаточные ресурсы.

Что будет позже — пока не так просто сказать. Пока что большинство представителей российской экономической власти ставят на то, что санкции — надолго, предстоит очень быстрая структурная перестройка экономики, переориентация ее на другие экспортные рынки (КНР, Индия, часть Юго-Восточной Азии, Африка: не самый богатый выбор, впрочем, из потенциально очень крупных рынков). Параллельно в условиях торговых эмбарго необходимо обеспечивать себя по возможности тем, что альтернативные рынки дать не могут. Это импортозамещение, о котором бесконечно говорили едва ли не с 2000 года и до этого шедшее ни шатко ни валко.

Его, видимо, будут поддерживать в меру возможностей (они относительно велики — спрос на российские нефть и газ, пшеницу и металлы глобален, экономика РФ не слишком велика, поэтому в ситуации неспособности оплачивать импорт она вряд ли окажется по крайней мере в ближайшие годы), в том числе налоговыми изменениями. Там, где импортозамещение не получится (например, бодрые заявления о том, что Россия способна обеспечивать себя среднемагистральными авиалайнерами, нуждаются в проверке: российской современной авионики еще не существует), придется переходить на технологии предыдущих генераций или вообще отказываться от этой продукции в потреблении и производстве, если ее не производят в «дружественных» юрисдикциях и не поставляют из «недружественных».

Одна из обсуждаемых мер правительства уже сейчас: система господдержки поставок в РФ критического оборудования из-за рубежа. Белый дом предлагает давать компаниям льготные кредиты и субсидии на покупку незаменимых импортных товаров в условиях масштабных санкций. В список «приоритетной продукции», вероятно, попадет оборудование для ТЭК, транспорта и IT-отрасли.

По итогам этого процесса миру будет явлена новая экономика России, потерявшая какую-то долю ВВП (в том числе в мировом ВВП), заместившая то, что в состоянии, и отказавшаяся от того, что на самом деле не может повторить и не может купить. Нынешние разговоры о фронтальном импортозамещении всего довольно наивны: в случае стабилизации через десяток лет экономика РФ будет выглядеть очень странно, сочетая в себе разнообразные технологии второй половины XX века (освоенные в СССР), собственные разработки (развитие того, что удалось освоить в последние три десятилетия) и то, чем могут помочь «дружественные» соседи за хорошую (больше, чем на свободном рынке) оплату. Экзотичность происходящего будет видна на контрасте с теми же странами ОЭСР (по многим причинам передовые технологии здесь будут недоступны), но определенные шансы на то, что получившийся кентавр будет бодрым, есть.

Только шансы: никто не гарантирует, что процесс его выращивания будет успешным. Есть множество причин для того, чтобы процесс не удался. Россия по мировым меркам — страна с очень сильно интегрированной в мировую торговлю экономикой, тогда как большая часть примеров удачного импортозамещения основывалась на развитии экономик относительно замкнутых. Успехи агросектора РФ в последние годы — пример слабый, учитывая, насколько Россия даже в этом секторе зависит от импортных компонентов, от семян до упаковки. Стандартно процесс импортозамещения идет «накоплением», форсировать его удавалось редко, лишь в XIX веке — первой половине XX века и с более простой технологической базой. Опять же, СССР — не пример: судя по всему, очень приличная часть технологического рывка 1950–1960-х годов — это не «бериевские шарашки», а освоение технологий, полученных по репарациям из Германии, Австрии и Венгрии и в кооперации с машиностроительной Чехословакией, равно как и приобретенных в Европе (промышленный шпионаж давал не так много). Заморозка экономики прежней структуры не может длиться очень долго — импортозамещение должно быть быстрым, поскольку осуществляться оно будет в условиях, когда возможность поддержания существующих производств будет сокращаться.

Сколько займет процесс адаптации, сложно сказать, но есть одна особенность, делающая его особенно сложным и непредсказуемым. Дело в технологических особенностях ситуации, из которой экономика России собирается стартовать в светлое независимое будущее. Надписи Made in USA, Made in Japan, Made in Italy на чем угодно в последние три-четыре десятилетия уже в очень малой степени отражают происхождение любого предмета материального мира в сравнении с 1991 годом. Не в том, где осуществляется сборка условного автомобиля или турбины. И даже не совсем в том, где делаются его компоненты, хотя уже здесь может обнаружиться неприятность, усложняющая процесс: например, компоненты проводки внутри него могут делаться на Украине, процессорный блок — на Тайване, маленькая штучка для галогеновой фары — в Нидерландах, пластик деталей тормозной системы — в Японии, а необходимый компонент автокраски — в Дании. Чтобы импортозаместить все эти мелочи, не слишком влияющие на себестоимость, требуется время, а отказаться от них не всегда возможно, поскольку заменять их в конструкции слишком долго и сложно. Скорее, проблема в том, что импортозамещение — это оборудование, средства производства: станки и промышленные линии, лаборатории, приборы и стендовые установки, промышленная энергетика и климат, строительные технологии, очистные комплексы. Очевидно, что санкции будут в будущем ориентированы именно на эту группу средств производства, часто — двойного, военно-гражданского назначения. Но и без прямых санкций процесс переизобретения давно изобретенного в мире велосипеда в его суверенном варианте всегда может уткнуться в какую-нибудь очень маленькую штучку, которую для новой России никто не подряжался производить и которую в ближайшие несколько лет невозможно произвести.

До 2000-х годов одной из главных специализаций советской/российской промышленности в мировом разделении труда был очень своеобразный трюк: она была способна быстро «дорабатывать», удешевлять и упрощать сложные и передовые для мира технологии, хотя чем далее, тем хуже могла ставить доработанные технологии на поток. Сохранилась ли за экономикой России эта специализация — неизвестно. А то, что известно, пугает. В современном мире не работает толком даже реверс-инжиниринг: разобрал, понял, как работает, сделал сам. Притом что экономика России вроде бы способна создавать атомные реакторы (непонятно, впрочем, сколько в них «маленьких штучек» ненационального происхождения, проверка может быть фатальна для отрасли), она очень легко может споткнуться обо что угодно — от пластификатора для пластиков до второстепенных, но неотъемлемых деталей промышленных лазеров. В каждом случае решение «пустяковой проблемы», которая вылезет на временном горизонте от двух месяцев до пяти лет, займет время. «Маленьких штучек» ожидается десятки и сотни тысяч. В обычной экономике этих проблем мало — мало того, они и сами генерируют такие эффекты. Но Россия — это 2% мирового ВВП, а страны санкционной кампании — более 50% только по прямым санкциям. И здесь даже не на что давить: за перестройку экономики нужно платить, и не только нефтедолларами, но и человеко-часами. Их в России в сравнении с оппонентами — мало, очень мало.

А можно ли обойтись без всех этих «штучек»? И вообще, что такого случится, если перестроиться под грузом мелочей экономике РФ не удастся? Тот, кто не смог изобрести свой инновационный нанодвигатель и заодно не смог восстановить завод по производству обычных двигателей, останется вообще без двигателя. Тогда вал придется крутить руками — посменно, за еду. Перестройка более или менее развитой экономики в новое состояние возможна. Но если она не удалась, все возвращается к тому, что возможно без такой пустяковой, такой маленькой, но такой важной штучки: веселый ситчик, доменный чугун, дизельный мотор и карательная стоматология. Что же, так тоже можно жить — но лучше, конечно, помучиться с этим импортозамещением.

Дмитрий Бутрин