Свой собственный зал, который все знают как Зал Чайковского, Московская филармония получила не сразу — это произошло в 1940 году. Дальнейшей экспансии пришлось ждать гораздо дольше. Только в последние 15 лет Филармония сначала обустроила при Зале Чайковского маленький Камерный зал на 100 мест, а затем успешно освоила огромный комплекс на окраине Москвы: концертная жизнь, как это когда-то и задумывалось, снова стала децентрализованной.
Первые концерты Московская филармония проводила на тех площадках, которые были привычны для столичной концертной жизни еще с конца позапрошлого века: в Большом и Малом залах Московской консерватории, а также в Колонном зале ставшего Домом союзов Благородного собрания. Со временем к ним добавились Бетховенский зал Большого театра и концертный зал бывшей усадьбы Коншина (Дома ученых), а также множество постоянных и временных сцен в рабочих клубах, новосозданных домах культуры и даже парках. К 1937 году десять таких площадок, включая легендарный ДК имени Горбунова, Центральный дом культуры железнодорожников и мельниковский ДК имени Русакова, получили даже официальный статус районных концертных залов Московской государственной филармонии. Но у всех этих залов были другие собственники. В 1930-е это уже не создавало таких коллизий, как в 1920-е, когда фактическим хозяином Большого зала консерватории был кинотеатр «Колосс». И все-таки вопрос о наделении Филармонии собственным зданием, которое могло бы разместить и концертную площадку, и административную штаб-квартиру, поднимался неоднократно.
В том же 1922 году, когда Филармония дала свой первый концерт, на карте Москвы появилось новое театральное название — Театр имени Мейерхольда (ТиМ; позднее — ГосТиМ).
Возглавляемый великим режиссером театр располагался в здании на Триумфальной площади, которое выглядело на тот момент порядком диковинно — вроде ярмарочных павильонов конца XIX века. Его в 1902 году возвел для кафешантанной антрепризы Шарля Омона архитектор Модест Дурнов, человек, который остался в истории Серебряного века благодаря Бальмонту, снабдившему свою книгу «Будем как солнце» посвящением: «Модесту Дурнову, художнику, создавшему поэму из своей жизни». Театр на Триумфальной, однако, оказался той еще «поэмой»: газеты писали (и, судя по фотографиям, совершенно справедливо), что он «своей пошлостью вызывает гадливое чувство во всяком мало-мальски художественно развитом человеке».
На этой-то сцене и появились все великие мейерхольдовские спектакли 1920-х, но режиссер все это время мечтал о принципиально революционном здании, которое опрокинуло бы все устоявшиеся стереотипы относительно того, как должна строиться встреча публики с театральным зрелищем. В начале 1930-х эти мечты начали обретать форму: вместе с молодыми архитекторами Михаилом Бархиным и Сергеем Вахтанговым (сыном Евгения Вахтангова) Мейерхольд стал подбирать архитектурно-инженерное выражение для своих замыслов. Никакого портала между зрительным залом и коробкой сцены, никаких выстроившихся по вертикали лож: зал должен был образовывать в плане огромный эллипс с двумя круглыми сценами, к которым на манер древнегреческого театра спускались бы ряды зрительских мест. Но проект Бархина и Вахтангова, отчетливо конструктивистский и по своему технологическому посылу, и по решению общего облика здания, к началу 1930-х уже плохо вписывался в официальную эстетику.