Свою историю она по традиции отсчитывает не со своего появления «на бумаге» (это произошло еще в 1921-м), а с первого собственного концерта, который прошел в Большом зале консерватории — теперь, век спустя, в том же зале прозвучат те же самые произведения. Праздничность тем более уместна, что помимо великого прошлого у Филармонии предостаточно поводов для гордости и в настоящем.

Как это так — столетие? Неужели всего только столетие? Москва, положим, не Вена, но все-таки и у нас Большому театру скоро исполнится 250 лет — четверть тысячелетия, как-никак. А Московская консерватория? Она уже за 150 лет перевалила. И так странно думать, что при всем том во времена Чайковского никакой Московской филармонии еще не было.
Хотя концерты — те, конечно, были. Было московское отделение Русского музыкального общества, которое тот же Чайковский в 1872-м называл «единственным музыкальным учреждением, могущим составить гордость нашего города», и которое проводило симфонические и камерные концерты в Благородном собрании (нынешний Дом союзов) и в Консерватории. Было менее знаменитое Московское филармоническое общество, возникшее в 1883-м. И все же на привычную нам концертную жизнь это было похоже довольно мало — скажем, Русское музыкальное общество давало всего-то до десяти концертов в год, постоянного оркестра, который брал бы на себя эту деятельность и в ней совершенствовался, в Москве попросту не было — приходилось приглашать музыкантов Большого театра.

И вроде бы так странно, что основание Филармонии пришлось на 1921 год. Смерть Блока. Расстрел Гумилева. Подавление мятежей в Тамбовщине и в Кронштадте. Голод в Поволжье. С другой стороны, ну что ж, заменили продразверстку продналогом, немножечко выдохнули, можно подумать и о филармонической жизни.

На самом деле не в 1921-м и не с чистого листа все началось. О приобщении широких трудящихся масс (вместо «кучки кровопийц») к сокровищам классической музыкальной культуры коммунистическая власть с самого начала думала как о деле крайне насущном. Намерения эти отличаются той же беспредельностью утопического порыва, что и тотальный художественный эксперимент русского авангарда, и основным их глашатаем тоже был нарком просвещения Анатолий Луначарский.
Великий краснобай, шармер, резонер, немного визионер, немного бонвиван, но все же деятельный покровитель интеллигенции и предприимчивый организатор, Луначарский отчеканил звонкий тезис: «В своей принципиальной глубине музыка и революция родные». В его Наркомпросе уже в 1918-м появляется специальный Музыкальный отдел, который по причудливой языковой моде того времени стали именовать «Музо». А внутри этого самого Музо — Концертный подотдел, направлявший и опекавший, насколько это было возможно в аду военного коммунизма, музыкальную жизнь в том числе московскую.
Так, в 1919-м в Большом зале консерватории исполняют весь цикл бетховенских симфоний, а потом начинают серию программ, посвященных французской музыке: от Люлли и Рамо до Дебюсси и д`Энди, и это параллельно концертам на заводах, в парках, в рабочих клубах. Как в тех условиях раздобывали ноты, скажем, того же Люлли — это уму непостижимо, особенно если учитывать, что не хватало самого необходимого: для парового отопления БЗК элементарно недоставало дров, и пришлось срочно сооружать простые кирпичные печки, с помощью которых температуру в зале во время морозов удавалось поднимать еле-еле до +10°C.

В 1921-м было, конечно, в бытовом смысле уже полегче. И все равно удивительно, что при обсуждении проектов концертной

организации нового типа в эту пору торжества пролетарского новояза (Музо, жакты, губчека и прочие Фортинбрасы при Умслопогасе) всплывает это старорежимное, несоветское, буржуазное слово — «филармония». Всплывает — и прочно удерживается в обиходе: сначала, весной 1921-го своя филармония появляется в Петрограде, осенью наконец окончательно решается вопрос об открытии Госфила (Государственной филармонии) в столице. А 22 января следующего года Филармония проводит в Большом зале консерватории свой самый первый концерт с монументальной программой: Девятая симфония Бетховена, хоры Танеева и Ипполитова-Иванова, Второй концерт Рахманинова и «Поэма экстаза» Скрябина. Дирижировал Александр Хессин, один из крестных отцов советского филармонического проекта в целом.
Первое десятилетие новой организации было не то что бы безоблачным.

Уже в 1923-м Госфил переформировали, произведя на свет акционерное общество «Росфил» («Российская филармония»). Пять лет спустя случились новая реформа и очередная смена названия (опять акционерное общество, но уже «Советская филармония» — «Софил»). Взлетов было много, интерес публики был очевиден, но хватало и неурядиц — как финансовых, так и организационных. Филармонии остро недоставало собственного зала и собственного постоянно действующего симфонического оркестра: на некоторое время в ее состав вошел знаменитый Персимфанс (Первый симфонический ансамбль), но это сотрудничество оказалось недолговечным. Свой оркестр у московского «Софила» появится только в 1928-м, в канун Года великого перелома. А вскоре нэповский период Филармонии окончательно уйдет в прошлое: в 1931 году из акционерного общества она превратится наконец в Московскую государственную филармонию, могущественный флагман всесоюзной сети аналогичных организаций. 60 лет процветания сделали Филармонию одним из символов Советского Союза как музыкальной сверхдержавы — в одном ряду с такими брендами, как Большой театр или Московская консерватория и отечественная исполнительская школа вообще. Идеально скоординированная концертная жизнь на множестве площадок (3 тыс. событий в год), огромный охват аудитории, абонементы, расходящиеся десятками тысяч. Парадный строй собственных творческих сил, причем количество штатных коллективов растет в тонком соответствии с музыкальными веяниями момента. К двум симфоническим оркестрам (Госоркестр и Академический оркестр Филармонии) и двум квартетам (Квартет имени Бородина и Квартет имени Бетховена) присоединяется камерный оркестр Рудольфа Баршая — ровно в тот момент, когда во всем мире появляется бурный интерес к камерному музицированию и выходу за привычные пределы романтического симфонизма. А потом еще и ансамбль «Мадригал», ровесник первых титанов европейского аутентизма.

Именно Филармония проводила всесоюзные конкурсы, открывшие тех, без кого невозможно себе представить даже не отечественную, а мировую музыкальную жизнь ХХ века: легендарных дирижеров (Евгений Мравинский, Кирилл Кондрашин, Натан Рахлин) и легендарных инструменталистов (Эмиль Гилельс, Давид Ойстрах, Святослав Рихтер, Мстислав Ростропович и многие другие). Статус солиста Московской филармонии превратился в завидное отличие, в символ большого признания, почти как государственная награда или почетное звание. В истории Филармонии не могла не отразиться история страны: война (Филармония среди прочего отметила концертом открытие второго фронта, а 9 мая 1945 года ее музыканты выступали прямо на площади Маяковского), идеологические заморозки и оттепели, да даже и перемены внешнеполитического курса. И все же было время, когда казалось, что расцвет Московской филармонии вместе с советским государством остался в прошлом. Еще в первые годы XXI века непритязательно-рутинная филармоническая жизнь производила впечатление печального реликта, и впору было поверить, что инициативу по части ярких концертных событий окончательно перехватили частные предприятия: от больших и крепких (вроде Российского национального оркестра) до эфемерных.
Даже сейчас, в пандемическую пору, вспоминать об этом как-то странно: мы быстро привыкли к тому, что филармонические афиши сделают честь любому уважающему себя западному концертному залу. «Перезапуск», случившийся с приходом в Филармонию ее нынешнего генерального директора Алексея Шалашова, оказался не просто успешным менеджерским импульсом. В культурной жизни нулевых бывали и другие примеры эффектного ребрендинга государственных институций, но сохранить достигнутое и продвинуться дальше удалось все-таки мало кому. Филармония на этом фоне может похвастаться редкой стабильностью: огромное хозяйство с теперь уже двумя концертными комплексами и пятью штатными коллективами не просто функционирует без сбоев, но железно сохраняет от сезона к сезону и дельную художественную политику, и стратегическую дальновидность, и амбициозность.

Но, может быть, еще важнее то, как изменился за эти годы слушательский опыт — и дело тут не только в громких гастрольных проектах. Рядовая, будничная концертная жизнь престала быть тем, чем она была прежде: для одних — ритуальным «приобщением к высокому» с не совсем понятными целями (так положено — и все тут), для других — чередой пусть приятных, но глубоко предсказуемых впечатлений. Меняются форматы, меняются приоритеты, меняется адресность, и в результате Филармония, сохраняя баланс между рафинированностью и просветительством, умудряется придавать новый смысл восприятию музыки. Будь то хоть оперные раритеты XVIII века, хоть новейшие партитуры, на которых едва успели просохнуть чернила, и будь при этом слушатель хоть меломаном с многолетним стажем, хоть новичком. «Символический капитал» прошлых лет — дело великое, нет спору. Но живое, интересное, разнообразное, невероятно динамичное бытие здесь и сейчас по меркам сегодняшнего дня кажется бесценным.
Сергей Ходнев