Пока самое главное в итогах пандемии — то, в какой степени это событие, имеющее очень ограниченный во всех смыслах масштаб и прямое влияние, может и готово повлиять на десятки крайне заметных и важных процессов и в национальных, и в мировой экономиках. Чисто технически коронавирусная пандемия — нет, конечно, не малозначимое событие, но в любом случае не потрясение, которое само по себе можно было бы сравнить не только с Великой депрессией после 1929 года или с двумя мировыми войнами, но и с двумя последними мировыми экономическими кризисами 1997–1999 и 2008–2009 годов. Пандемия меньше, короче и проще. Только для мировой туристической индустрии и для глобальных авиаперевозок происходящее действительно близко к очень сильному потрясению, во всех остальных случаях речь идет (а часто и не идет вообще) о кратковременном крупном сбое в работе, вынужденной паузе длительностью в несколько недель или снижении объемов производства: «цунами банкротств» в мире нет и не предвидится, речь и для домохозяйств, и для компаний в основном будет идти об одном очень плохом по стечению обстоятельств годе. Во всем мире, как и в России, разорилось большое число микробизнесов и значимое — малых компаний. Эти потери, как и потери мировой экономики от сотен тысяч умерших от коронавируса, увы, почти не заметны.

Мало того, на сегодняшний день — в основном потому, что мы ничего не знаем о том, как такие события влияют на устройство современного общества и его культуру в предельно широком понимании этого термина,- мы вообще не можем утверждать, что, скажем, в 2022 году «уроки коронавируса» не будут понятием пустым и мало кому интересным. У Великой и Ужасной Пандемии весны-лета 2020 года есть все шансы в основном забыться через год: само по себе такое событие, произойди оно, например, в 1967 году, было бы зафиксировано в учебниках истории парой предложений, но не параграфов. Так, например, это произошло с гриппом-испанкой 1918–1919 годов — коронавирус заведомо не унесет сравнимого числа жизней и не нанесет сопоставимого экономического урона.

Но вирус, с января 2020 года распространившийся из китайского Уханя, сейчас выглядит способным поразительно эффективно влиять на мировое развитие на горизонте как минимум десятилетия; возможно, он будет одним из самых значимых событий для целого поколения. Коронавирус явился в очень удачное для этого время, и потенциально — в области на стыке культуры и экономики — он в состоянии здесь поражать (в совершенно нейтральном смысле) области общественных отношений, которые мы считаем весьма значимыми. Этого никогда не было, и на практике любой прогноз о том, «что будет после коронавируса», является исключительно условным: возможно, не будет вообще ничего, любое нижеописанное предположение может не реализоваться, а возможный эффект «затухнуть» в течение нескольких месяцев. Мы приводим ниже подборку лишь нескольких не самых очевидных «косвенных» эффектов коронавируса (почти исключительно на стыке экономики и культуры), которые, с нашей точки зрения, обсуждаются меньше остальных. Но если хотя бы половина из этого списка сработает — COVID действительно одно из чрезвычайно значимых событий, и даже для России его нельзя сводить к нескольким неделям вынужденного карантина для значительной части страны, 8% падения ВВП во втором квартале 2020 года, десяткам тысяч умерших в стране с населением более чем 140 млн и одному вдребезги испорченному лету.

Плохо или хорошо то, что коронавирус, возможно, будет действовать на нас дольше, чем будет способен нас убивать? Все, что мы обсуждаем ниже,- процессы слишком крупные и фундаментальные, чтобы оценивать их как «хорошие» или «плохие», хотя мы старались для ясности придать тезисам более резкую форму, чем это принято,- в реальном мире именно так не бывает, а бывает менее очевидно, откровенно и ясно. Кроме того, важной особенностью сегодняшнего общества является его относительно слабая зависимость от физической реальности и усилившаяся — от реальности коммуникационной и информационной: если общество уверено в том, что-то является фактом, то сами факты и вообще реальность в этой части для него по крайней мере на время не имеют значения: Бог теперь не на стороне больших батальонов, но на стороне Facebook, и никакие армии сетевых троллей на зарплате не в состоянии что-то с этим сделать (вот украсть бюджет — сколько угодно). В общем, если что-то из этого в реальности и случится, у нас будет много времени, чтобы это обсудить.

С наиболее важным, на наш взгляд, будущим культурным последствием коронавирусной эпидемии и в России, и в мире мы столкнулись с самого начала, буквально в первые дни, и тогда это очень много обсуждалось, хотя уже к маю 2020 года почти перестало обсуждаться. Коронавирусный кризис во всем мире уточнил и зафиксировал новый консенсус о необходимости государства как такового на базовом уровне. Как выяснилось (или по крайней мере как сложилось всеобщее мнение), государство необходимо для противостояния стихийным бедствиям такого масштаба, как пандемия.

Для автора, не скрывающего своих вполне прочных либертарианских убеждений, это скорее плохие новости, но большинством они, видимо, будут восприняты скорее положительно. Экзистенциальный кризис современных государств в последнее десятилетие выглядел уже неприлично откровенным в большинстве крупных юрисдикций. Вопрос «Зачем нам такое большое государство?» со всеми его выглядящими все более нелепо атрибутами и институтами, к ценностям и интересам большинства граждан (за вычетом госслужащих) имеющих очень опосредованное и неочевидное отношение, задавался все чаще, а оценки того, насколько в итоге это государство можно при первой возможности сократить, не имели дна. Под влиянием этого кризиса многие политические силы бросались к ревалоризации религиозного значения государства (возможно, террористический проект ИГИЛ имел определенный успех именно в силу этого), к созданию новых романтических госидеологий (очень характерен здесь пример Турции, президентство Макрона во Франции) и к агрессивно-анархической программе («желтые жилеты»). Все более представима была ситуация, в которой государство, конечно, не исчезнет из жизни людей, но будет превращаться в нечто глубоко церемониальное и, во всяком случае, живущее своей отдельной непонятной и неинтересной жизнью. Одно дело — придумать, зачем и кому может понадобиться, например, Минрыболовства (реально не существующее — если вы решили, что оно есть, не расстраивайтесь, в стране немало желающих его создать), гипотетическую ситуацию, в которой оно понадобится, может за 15 минут придумать любой грамотный человек, и он же способен объяснить, почему на самом деле создавать его не надо.

Но одно дело — рассуждения, а другое дело — продемонстрированный кейс. Коронавирусная пандемия, возможно, убедила очень многих людей в том, что централизованное государство — обыкновенно в национальных масштабах вещь, считающаяся нужной и даже необходимой: во всех странах мира с пандемией (в том числе в информационном пространстве) боролись громче всего на уровне, в РФ называющемся «федеральным». И поскольку коронавирус побежден или будет побежден, это будет победой правительств. В свою очередь, первые пострадавшие от этих перемен — местное самоуправление: хотя медицина в очень большом числе юрисдикций является наряду со школами полномочием местной власти, без централизованного перераспределения ресурсов с эпидемиями на национальном уровне никто даже не пытался бороться. В России, отметим, была предпринята довольно интересная попытка сделать наоборот и передать максимум ответственности и полномочий в борьбе с коронавирусом в руки регионов (но не муниципалитетов), поэтому эффект будет, видимо, немного не таким. Тем не менее в общем и целом он будет работать и здесь: случилось так, что государство на деле продемонстрировало гражданам, что оно им нужно (повторимся, так это или иначе в реальном мире — другой вопрос), и граждане теперь верят в это значимо больше, чем ранее.

Нам сложно даже предположить, какое значение для мира будет иметь этот эффект, если он будет относительно сильным и длительным. Но эти эффекты, как принято считать, имеют влияние на ход исторических процессов — многочисленные учебники истории в XX веке были посвящены именно таким изменениям отношений граждан и власти, из таких изменений выводились религиозные войны и национально-освободительные движения, революции и крупные межгосударственные пакты, большие сдвиги в академической культуре.

Особенностью «коронавирусного кризиса» в мире на этот раз было то, что борьба с ним практически мгновенно замкнулась в национальных границах — и это не осталось без внимания населения. Да, в самом начале пандемии многие правительства пытались играть в международных отношениях друг с другом, используя пандемийную тематику: Россия посылала в США ИВЛ и маски, а в Италию — бригады военных медиков, Китай, который с точки зрения пандемии оказался в итоге в списке очень слабо пострадавших стран (сравните текущее число заболевших в КНР и Индии), вполне щедро делился имеющимся со многими (во многом потому, что обвинения в том, что именно его вполне советская привычка замалчивать потенциально опасные ситуации в январе 2020 года, собственно, и превратила локальную даже по китайским меркам эпидемию-вспышку в мировую пандемию). Но факты никуда не деть — все это было второстепенным, и даже отсутствующие внутренние границы Евросоюза не предотвратили мгновенного распада ЕС на национальные государства. Каждый спасается сам, Всемирная организация здравоохранения в глазах публики располагается где-то на астероиде между Марсом и Юпитером, откуда дает участливые советы о том, носить людям в Луанде или в Благовещенске на улицах маски или относить их врачам (на деле ВОЗ занималась своими вполне значимыми функциями, но, повторимся, важно не то, как есть, а то, как выглядит,- поэтому Дональд Трамп не сомневался, лишая ВОЗ годового национального транша финансирования).

Что это изменение значит для будущего международных отношений, пока сказать сложно. Предположить возможно по крайней мере то, что тренды, которые вывели Великобританию из ЕС как раз накануне пандемии, могут усилиться, двусторонние договоренности правительств в «постковидном» мире будут более значимы, чем многосторонние институты, а логика территориальной близости будет менее важна, чем логика близости идеологической и культурной. Ни об ООН, ни о НАТО, ни о АСЕАН, ни о ШОС в эти месяцы было неинтересно слышать — и это потенциальные пострадавшие: если каждое государство в мире в тяжелый момент само за себя, то о «мировом правительстве» будут мечтать значительно меньше даже в случае, если выборы в США в ноябре проиграет главный сторонник идеи всемирного отказа от этой вздорной идеи, а выиграет — энтузиаст мирового социалистического строительства.

С другой стороны, не менее важной новостью в этом смысле является отсутствие какого-либо значимого влияния всемирной самоизоляции на социальное значение и на целостность такого института, как транснациональные частные компании. Никому за эти месяцы на основании вроде бы такого солидного повода, как грозящий человечеству вирусный конец света, не приходило в голову требовать национализаций их подразделений, ограничения их власти и прочих вполне предсказуемых в схожих ситуациях фокусов. Ну хотя бы фармацевтические-то компании можно было попробовать раздербанить — пусть не в Европе, но хотя бы в Египте, в Бразилии, в ЮАР? Современный мир для международных компаний оставался прозрачным и надежным, коронавирусное испытание их на прочность было сверхуспешным, правительства буквально боялись тронуть их пальцем, не говоря уже о склоках в этой сфере. Это также важный момент, у которого наверняка будут последствия — и, на наш взгляд, очень позитивные, поскольку мы считаем развитие глобального бизнеса улучшающим мир, в котором мы живем, в существенно большей степени, чем усилия даже самых рациональных, демократичных и воодушевленных правительств. В конце концов, большая часть населения этой планеты в последние месяцы рассчитывала спасти свою жизнь и здоровье близких не кодексом Наполеона, не усилиями НИИ вирусологии или американских CDC и FDA, а продукцией Pfizer, Elly Lilly, NovoNordisk, Novartis. А психическое здоровье больше поддерживали Instagram, Netflix, и о роли Amazon и «Яндекса» следует говорить отдельно.

О следующем возможном «посткоронавирусном» эффекте пандемии говорилось также довольно много, но неопределенно — дело в том, что по весу в мировых расходах эта статья намного обгоняет почти все другие. Это прямой и неизбежный эффект коронавируса: хотим мы этого или нет, а запросы населения к здравоохранению после столь крупного «профильного» события во всем мире существенно возрастают. Теперь мы знаем, что нам нужны не только свобода, равенство и братство, но и (по списку) больше реанимационных коек, больше аппаратов ИВЛ, больше компьютерных томографов, больше специалистов в поликлиниках, больше самих поликлиник и вообще больше клиник, больше бригад скорой помощи, больше машин скорой помощи, больше медсестер, больше зарплат медсестрам, больше зарплат врачам, больше вообще расходов на зарплаты врачам, больше расходов на медицинские стройки, вообще в здравоохранении — всего больше, больше и больше, желательно вообще ничем себя не ограничивать.

И это огромная проблема, поскольку с совершенной очевидностью никаких радикально «больше» в систему здравоохранения ни в мире, ни в России вложить без радикального переустройства систем здравоохранения невозможно. Население во всем мире готово платить немного больше за оказавшиеся столь необходимыми услуги медиков (хотя, конечно, предпочло бы получить эти услуги бесплатно), но не готово к радикальному росту налогообложения или, в странах с получастной медициной (как продемонстрировал COVID, увы, полностью частной медицины по факту нет ни в одной крупной стране мира), тарифов страховой медицины. Кажущаяся совершенно очевидной альтернатива — да отнимите вы наконец у военных и отдайте врачам! — лишь выглядит очевидной, простой и быстро реализуемой: государственные аппараты во всем мире, даже в самых демократических странах, продемонстрируют очень быстро и очень внятно, что сокращение военно-полицейских бюджетов на четверть (казалось бы, совсем не так много) с передачей этого на противоэпидемические нужды — вещь, которая невозможна. Конвенции о том, что такое государство в процентах бюджета, делящихся между дорогами, бомбами и койками, складывались десятилетиями, менять их — это большие политические потрясения.

Этот конфликт не покажет себя мгновенно, но он обещает быть очень серьезным. То, что точно продемонстрировала пандемия,- все мероприятия последних десятилетий в развитых странах, призванные сделать медицину более адаптированной к экономике, делали систему здравоохранения менее эффективной в борьбе с редкими, но вполне реальными ситуациями эпидемий. Требования населения «дайте больше медицины» при этом будет поддержано и высшими авторитетами в этой сфере — врачами, которые во всем мире существенно укрепили свой социальный статус. Медикализации общества пандемия 2020 года при этом, видимо, дала мощнейшую подпитку — это не только новая популярность ЗОЖ, но и, в перспективе, больший интерес населения к продлению здоровой жизни, больший спрос на рядовые медицинские услуги, большее желание быть настоящим пациентом (разумеется, будет и другая часть популяции, меньшая — услуги баров после пандемии очень востребованы). Возможно, государствам все же удастся отделаться от населения косметическими мероприятиями в сфере здравоохранения — но есть ненулевые шансы на то, что отделаться не удастся.

Но есть и отчетливо хорошие новости. Новый общественный интерес к биологии, генетике, медицине, фармацевтике вполне в состоянии изменить их социальную оценку. Биотехнологии — потенциально даже более влиятельная отрасль, чем IT, тем более что IT само по себе подстегивает развитие биотеха. Несколько лет пристального (в том числе инвестиционного) интереса к стартапам в этой сфере могут поменять здесь очень многое. И государства к этому явно готовы: словосочетание «институт Гамалеи» и название сколковского филиала израильской клиники Hadassa в 2019 году не значило для большей части российского госаппарата почти ничего или совсем ничего. В августе 2020 года — это место, где хранится священный Грааль. Если в чудеса верят, то в них готовы вкладываться — это может быть важно.

В отличие от других трендов пандемическая цифровизация человечества — это то, что мы обсуждали на карантине охотнее всего, и множество клавиатур было сломано в попытках дистанционно уничтожить оппонентов в принципиальнейших спорах на тему «новой цифровой диктатуры». Беднейшие и самые малообразованные слои населения уже было начали реализацию наиболее очевидной программы помощи цивилизации, то тут то там подпаливая вышки сотовой связи 5G (Россию от этого спасло только почти полное отсутствие вышек 5G — а там, где они все-таки были, активисты плохо понимали, как они выглядят на самом деле). Но оставим «жидкие чипы» Никите Михалкову — жуткие страхи на тему «теперь мы всегда будем ходить в магазин по QR-коду» у большинства купированы, и имеет смысл делать более серьезные предположения о том, есть ли в предположении о «цифровом концлагере» какой-либо смысл.

С технической точки зрения наиболее интересная составляющая коронавирусной пандемии в этой сфере — это вынужденное, почти принудительное освоение многими сотнями миллионов людей во всем мире цифровых технологий, преодоление «цифрового барьера» одним скачком. Еще в конце 2019 года на преодоление этого барьера аналитики отводили многие годы, теперь это произошло как бы само собой. Человеку достаточно один раз попробовать заказать такси в «Яндексе», доставку из супермаркета или ресторана, провести урок по Skype, заплатить налоги или штраф на «Госуслугах», записаться на прием к врачу на московском портале, прочитать новости в сети — и он будет выбирать между всем этим и такси по телефону, походом в магазин ногами, очным уроком, визитом в МФЦ или отделение банка, походом в регистратуру поликлиники, просмотром «Первого канала». Он необязательно сейчас предпочтет первое второму. Но он точно будет знать, что второе возможно,- и долгосрочный результат известен заранее. Цифровой мир действительно удобнее и эффективнее аналогового, лишь для очень небольшой доли населения даже в России предпочтение «теплого лампового» всего — сознательный выбор, для большей части остальных людей проблемой был страх перед первым сеансом, инерция мышления и соображения «как-нибудь в другой раз». Это «как-нибудь в другой раз» в огромных объемах сработало на очень больших пространствах, и его теперь не отменить.

Что именно из этого следует, пока решительно невозможно утверждать, как и в предыдущих случаях. Но в отличие от всех предыдущих случаев невозможно предположить, что у случившегося будет мало последствий — это невозможно. Готовящаяся работа АСИ и ВШЭ по вопросу «удаленки» в офисах демонстрирует, что 83% работников компаний, отправленных на дистанционную занятость весной-летом 2020 года, готовы к продолжению занятости (при должных оговорках) в такой форме. Эксперименты по постоянной «частично дистанционной» занятости московские компании начали еще в июне, и к сентябрю великий энтузиазм управленческих команд по сокращению арендованных офисных площадей любой ценой наверняка приведет к мини-кризису на рынке аренды офисной недвижимости: «на удаленку навсегда», несмотря на завершение пандемии, сейчас готовы все, и все боятся пропустить новый сверхмощный тренд. Наши предположения по этому вопросу скромнее: мы полагаем, что уже к весне 2021 года последует в большинстве случаев очень горькая констатация того, что управленческие технологии категорически не в том состоянии, чтобы управлять бизнесом в таком режиме, последуют метания, конфликты и многочисленные новые решения и концепции. Но лед уже сдвинулся.

Он явно сдвинулся и в школьном образовании, и в университетах, и в индустрии развлечений (проблема кинотеатров не в том, что им не дают полноценно открыться, а в том, что непонятно, что будет после того, как публика осознает: она привыкла не ходить в кинотеатры и уже нашла им более комфортную замену), и в дистанционной торговле, и — что более важно — в десятках сфер, о которых мы сейчас не имеем ни малейшего представления, поскольку они вообще не рассматриваются как потенциально цифровизируемые. Учитывая, что правительство РФ сейчас возглавляет Михаил Мишустин, практически официальной программой которого является на ближайшие годы практическая реализация программы «государство как сервис», в России стоит ждать особенно интересных и необычных изменений, связанных с цифровизацией,- мало где в мире этому придается на «федеральном» уровне такое значение, на деле это редкость. Да и даже если отвлечься от цифровизации как таковой — вам не кажется странным словосочетание «сервисное государство»? Не «великая держава», не «геополитическая мощь», не «одна шестая часть суши», не «мы придем к победе коммунистического труда» — а, буквально, государство готово рассматривать себя вместо строгого и величественного вершителя судеб как поставщика каких-то услуг. Странно? Но это написано в документах правительства и говорится на большинстве совещаний в Белом доме: даже тех, кто скептичен к перспективам цифровизации, это должно насторожить — кажется, что-то происходит.

Если бы это происходило только в Белом доме — это было бы второстепенным. Но вообще это происходит непосредственно в вашем доме. А что делать — попробовали в самоизоляции. Оказалось совсем не страшно и очень любопытно.

А будет намного более любопытно — но как именно, мы не знаем и готовы увидеть.

Еще один жуткий страх, поселившийся в домохозяйствах летом 2020 года,- страх того, что мир, еще месяц назад казавшийся для нас открытым, вдруг мгновенно стал закрытым. Мы и сейчас, когда для жителей России в мире открыты Турция, очень условно Великобритания и совершенно бесполезно остров Занзибар в Танзании, больше всего боимся, что нас теперь без специального разрешения не пустят через год не только в Ниццу, но даже и в Сочи. Свободой перемещения в России в «доковидное» время пользовалось не так много людей. Тем не менее эта свобода и в России, и в мире оказалась на удивление ценимой и фундаментальной — если в апреле рассуждения о том, что мир, разделенный национальными границами, теперь навсегда или по крайней мере на долгие годы закрыт, казались горькой правдой, то в августе 2020 года об этом не может идти и речи. Разумеется, никто не закроется, потому что желание людей перемещаться в пространстве свободно оказалось настолько сильным, что никакое желание администрации, реальное или гипотетическое, поставить человеческие перемещения под надежный контроль или хотя бы учет не может быть высказано вслух: съедят.

Невероятное переполнение внутренних курортов РФ в конце лета соответствовало такому же переполнению всех внутренних курортов всех стран мира без исключения, несмотря на то что, в сущности, все отдыхающие в этом сезоне понимали: это не отдых, это что-то вроде демонстрации того, что нам это оказалось важным. В здравом уме на юг никто в августе 2020 года не поехал бы — но о каком здравом уме можно говорить, когда речь идет об истинных ценностях? Плевать на риск (позвольте, но именно сейчас еще нет никакой вакцины, а коронавирус, безусловно, еще есть!): свобода, как выяснилось, важнее.

Но дело не в курортах — хотя этот сдвиг, например, в изменении нормы сбережений, резко выросшей весной 2020 года, уже будет заметен в сентябре (еще одним связанным с ним эффектом, кстати, был резкий рост интереса населения к расширению спектра инвестирования — но этим темам, как и десяткам других отраслевых, гораздо рациональнее будет посвятить отдельные материалы). Глобальным стал под воздействием коронавируса и характер медиапотребления — главного в современном мире вида потребления, форматирующего под себя все и вся. Ограниченная свобода перемещения очень нестандартно в последние месяцы совпала с усилившейся свободой информационного перемещения. Хотя с коронавирусом действительно боролись почти всегда в пределах национальных границ (закрытых), мир впервые болел вместе, и новости о развитии пандемии в Китае, затем в Италии, в США, в Бразилии нас интересовали едва ли не больше, чем те же новости о том, что в этом смысле происходило в Дагестане, а тем более в Нижегородской или Челябинской области. Не говорим уже о том, что очередные вопросы очень быстро распространяющейся в российском обществе феминистской повестки наравне с повесткой антиксенофобской и антирасистской занимали население России, видимо, даже больше, чем попытки показательных процессов со стороны силовых госструктур (дело Дмитриева, дело «Нового величия», дело Ивана Сафронова и множество других дел). Информационное пространство, в том числе под давлением коронавирусной пандемии, глобализовалось мгновенно — и из мирового пространства в итоге российскую публику наполовину вытащили только новости о выборах и антиправительственных протестах в Белоруссии (к Минску в России все же относятся как к загранице, лишь предпринимая некоторые усилия для этого). Шансов на то, что информпространство снова замкнется в мировых границах, не так много.

Впрочем, коронавирус в той же мере — и также во всем мире — продемонстрировал и удивительную слабость современных медиа в целом и СМИ в частности в том, чтобы удовлетворять острый спрос на информацию. Для медиа первая половина 2020 года могла бы стать великим временем — только во времена больших войн спрос на информацию был настолько же велик. Увы, по крайней мере по внешним признакам чуда не произошло — возможности медиа обрабатывать информацию, проверять и консолидировать данные, проводить экспертизу точек зрения, отсеивать сильный информационный шум оказались сильно завышенными. Напротив, эмоциональный уклон, который в любых серьезных СМИ в прошлое десятилетие считался серьезным грехом, именно весной-летом 2020 года окончательно стал добродетелью, а обличение и возвеличивание чего-либо заведомо выигрывало у любой попытки объективности, точности и взвешенности. Вина самих медиа в этом вопросе невелика — доходы медиарынка падали в пандемию радикально, возможность работать сокращалась сильно, а сама по себе свобода СМИ от общественных настроений, предельно по меркам последних десятилетий взвинченных общей смертельной опасностью,- утопия, медиа не в состоянии быть принципиально спокойнее, корректнее и яснее своих потребителей. Публику, реагирующую только на сверхмощные эмоциональные раздражители и требующую — это в основном эффект соцсетей — все более быстро предоставленной и в меньшей степени проверенной информации, мало интересует истина и больше интересует то, на чем аршинными буквами написано ПРАВДА, это верно и для Нью-Йорка, и для Москвы, и для Куала-Лумпура, это было скорее верно и в 2019 году, но в 2020 году стало медиакатастрофой. Каким будет информационное общество, в котором главная добродетель медиа — как можно более энергичная, эффектная, эмоциональная и убедительная манипуляция? Этого мы также не знаем, но понимаем, что это заведомо не исчезнет, как бы мы этого ни хотели, это не случайная история и не эксцесс, а тренд, в котором коронавирус был лишь одним из элементов гремучей смеси — вместе с Путиным, Трампом, полицейской жестокостью в США, китайским национализмом, сирийскими беженцами, экологическими тревогами, легкими наркотиками, семейным насилием, сериалами, ростом больших городов, дешевыми авиаперелетами, смартфонами, космическими мечтами от Илона Маска и нулевыми процентными ставками крупнейших центробанков мира.

Возможно, именно коронавируса не хватало в коктейле, чтобы все понеслось неведомо куда. Впрочем, после довольно банального второго десятилетия XXI века, возможно, он сделает третье десятилетие более содержательным. По крайней мере мы на это надеемся.